Ученые создают теоретические конструкты, чтобы описать и объяснить события, которые они изучают. В системе Келли ключевой теоретический конструкт — это сам термин конструкт: «Человек судит о своем мире с помощью понятийных систем, или моделей, которые он создает и затем пытается приспособить к объективной действительности. Это приспособление не всегда является удачным. Все же без таких систем мир будет представлять собой нечто настолько недифференцированное и гомогенное, что человек не сможет осмыслить его» (Kelly, 1955, р. 8-9). Именно эти «понятийные системы, или модели» Келли определил как личностные конструкты. Иначе говоря, личностный конструкт — это идея или мысль, которую человек использует, чтобы осознать или интерпретировать, объяснить или предсказать свой опыт. Он представляет собой устойчивый способ, которым человек осмысляет какие-то аспекты действительности в терминах схожести и контраста. Примерами личностных конструктов могут быть «взволнованный—спокойный, «умный—глупый», «мужской—женский», «религиозный—нерелигиозный», «хороший—плохой» и «дружеский—враждебный». Это только несколько примеров бесчисленных конструктов, которые человек использует, чтобы оценить значение явлений своей повседневной жизни. В качестве примера конструктов в действии давайте рассмотрим, как разные люди могут объяснять одно и то же событие. Недавний выпускник колледжа вместо того, чтобы поступить в аспирантуру, как он намечал ранее, складывает вещи и отправляется со своей подружкой жить в отдаленной общине. Отец молодого человека мог бы объяснить такой поступок как «огорчительный» или «разочаровывающий», а его мать заявила бы, что сын «живет в грехе» . Консультант его колледжа, хорошо знакомый с теорией Эриксона, может подумать, что он сделал это «в поисках своей идентичности», а профессор социологии может полагать, что он просто «отрицает нормы общества, ориентированного на молодых профессионалов». Сам юноша может рассматривать этот поступок как «естественный», как «то, что нужно было сделать в этот момент». Какое из объяснений верное? В теории Келли ответа нет. По его мнению, все дело в том, что каждый из нас воспринимает действительность путем собственных моделей или конструктов, необходимых для создания непротиворечивой картины мира. В соответствии с представлением о людях как об ученых Келли утверждает: стоит только человеку предположить, что с помощью данного конструкта можно адекватно прогнозировать и предсказать какое-то событие в своем окружении, как он начнет проверять это предположение по событиям, которые еще не наступили. Если конструкт помогает точно прогнозировать события, человек, вероятно, сохранит его. И наоборот, если прогноз не подтвердится, конструкт, на основании которого он был сделан, вероятно, подвергнется пересмотру или даже вообще может быть исключен (вспомните наш пример с профессором, которого сначала оценили как «беспристрастного»). Валидность конструкта проверяется с точки зрения его прогностической эффективности, степень которой может меняться.
Tanahashi, K., & Schneider, T. (1994). Essential Zen. New York: Harper San Francisco. Thurman, R. (1995). The essential Tibetan Buddhism. New York: Harper San Francisco. Trungpa, C. (1975). Cutting through spiritual materialism. Berkeley, CA: Shambhala. Trungpa, C. (1988). Shamblmla: The sacred path of the warrior. Boston: Shambhala. Uchiyama, K. (1993). Opening the hand of thought. New York: Penguin Books. Woodward, F. I. (1973). Some sayings of the Buddha. New York: Oxford University Press. Yampolsky, P. (1971). The Zen master Hakuin: Selected writings. New York: Columbia University Press. Глава 18. Суфизм и исламская традиция Знай, о возлюбленный, что человек не создан ради шутки или случайно, но сделан великолепно и для великой цели (Al-Ghazzali, 1964a, р. 17).
X. — Предположения, блуждания, догадки... или вы не отдаете себе отчета, что ни вам, ни, тем более, Пастернаку отсрочки не дано? Так можем ли мы распроститься с Вием, сделав наконец вывод, что его призрачность ничего общего со сфинксом не имеет? — Не знаю, как с выводами, но, будь он призраком, нашлась бы, конечно, и на него управа. А ведь и для Хомы, и, признаемся честно, для нас, читателей, Вий — самая что ни на есть тяжеловесная реальность. Читатель, правда, не вполне свидетель и даже соглядатай лишь отчасти, — разве заглядывает он Вию в глаза? — но почему все же нам так трудно с ним распроститься и совсем невозможно от него отделаться? Нет, я не стану вас больше томить. Дело, мне думается, в том, что Вий действительно не минерал, не растение, не зверь и не человек, а все это вместе взятое, разом грубо и наспех схваченное, поневоле напялившее под волчьи завывания слишком тесное, рвущееся по швам мертвецкое обличье, — одним словом, не примитивный оборотень, не просто выходец из земных недр или их наглядный образчик, но полуживой-полумертвый, совершенно тождественный с целым кусок самое себя поедающей и в себе обновляющейся природы, — и не природы такой или этакой, не той, что взирает на нас из учебников, а той именно, что в наших книгах о ее «загадках» и не ночевала, и ночевать не. собирается; добавьте к этому наконец, что из предположений и тут нам не выбраться: ведь роящимся, гложущим нас догадкам Вий, — вы заметили сами, — противопоставляет свое невозмутимое «черт знает что», а на бездонно зияющий взгляд любопытства отзывается лишь отраженной, в смертный омут затягивающей пустотой («Не гляди!» шепнул какой-то внутренний голос философу. Не вытерпел он, и глянул), — и зы неизбежно придете к выводу, что эта чуемая в чудище природа может быть понята только по-тютчевски: «Природа — Вий. И тем она верней...»
