Schacter, S. (1957). Pain, fear, and anger in hypertensives and normotensives: A psychophysiologic study. Psychosomatic Medicine, 19, 17-29. Schacter, S. (1971). Emotion, obesity, and crime. New York: Academic Press. Schacter, S., & Singer, J. (1962). Cognitive, social and physiological determinants of emotional states. Psychological Review, 69, 379-389. Schilder, P. (1935). The image and appearance of the human body. London: Routledge & Kegan Paul. Schoenewolf, G. (1991). Jennifer and her selves. New York: Fine. Schreiber, F. (1974). Sibyl. New York: Warner. Shapiro, D. (1994). Exploring the content and context of meditation. Journal of Humanistic Psychology, 34(4), 101-135. Shapiro, D., & Walsh, R. (Eds.). (1981). The science of meditation: Research, theory, and experience. New York: Aldine. Sherman, S. E. (1972). Brief report: Continuing research on «very deep hypnosis». Journal of Transpersonal Psychology, 4, 87-92. Shields, S., & Stern, R. (1979). Emotion: The perception of bodily change. In: P. Pliner, K. Blankstein, & I. Spigel (Eds.), Perception of emotion in self and others (p. 85-106). New York: Plenum Press.
Познаваемость—непознаваемость. Несмотря на то, что Эриксон согласен с некоторыми традиционными психоаналитическими концепциями личности, он сформулировал и новые идеи, основанные на различных клинических, антропологических и психоисторических исследовательских стратегиях. Некоторые признаки принятия положения полной познаваемости природы человеческой личности содержатся в его всеобъемлющей концепции жизненного цикла человека. Тем не менее, тот факт, что он опирается на междисциплинарные исследования, проводимые за рамками «основной» науки, наряду с отсутствием в его теории строго научных методов исследования личности, наводит на предположение о том, что его уверенность в познаваемости человека средствами науки далека от абсолютной. По сравнению с Фрейдом Эриксон кажется менее убежденным в неоспоримости научной познаваемости человека. Теперь обратимся к эмпирической проверке теории Эриксона и рассмотрим некоторые исследования, ей посвященные. Эмпирическая валидизация концепций психосоциальной теории Теория Эриксона оказала большое влияние на возрастную психологию (Papalia, Olds, 1986; Santrock, 1985). Его идеи нашли применение в области дошкольного обучения, профессионального консультирования, в социальной службе и в сфере бизнеса. Надо отметить также, что Эриксон проводил широкие психоисторические исследования, посвященные таким известным лицам, как Мартин Лютер, Адольф Гитлер, Махатма Ганди и Джордж Бернард Шоу. Психоистория — это форма исследования, в котором осуществляется попытка соотнести основные темы жизни человека с историческими событиями и обстоятельствами (Crosby, Crosby, 1981; Runyan, 1982). Характерное для последнего времени повышение интереса персонологов к биографическим и автобиографическим методам изучения личности в значительной степени обязано работам Эриксона по психоистории (Moraitis, Pollack, 1987). Несмотря на свою популярность, теория Эриксона не вызвала появления впечатляющего количества эмпирических исследований. Отчасти отсутствие систематических исследований, посвященных данной теории, можно объяснить тем фактом, что ее идеи сложны и абстрактны. Более того, такие понятия, как доверие, верность, психосоциальный мораторий не определены настолько четко, чтобы можно было установить их эмпирическую состоятельность. Другая трудность обусловлена тем обстоятельством, что валидизация теории Эриксона требует широких лонгитюдных исследований, необходимых для оценки изменений, происходящих в процессе развития на протяжении всего жизненного цикла. Сбор лонгитюдных данных — дорогостоящая и очень длительная процедура. В результате всего этого, исследования, посвященные проверке особенностей взаимовлияния психосоциальных стадий, проводятся в настоящее время относительно редко. Наконец, сам Эриксон не проявлял никакого интереса к эмпирической проверке своих положений. Исследования, проводившиеся им самим, основывались на содержательном анализе клинических случаев.
Для того чтобы приступить к изучению чудесного в современном мире, можно принять за отправную точку «божественное социальное» — термин, которым Э. Дюркгейм обозначал связующую силу, лежащую в основе любого общества или ассоциации людей. Слово «миф» также могло бы быть использовано в том смысле, в каком оно употребляется для обозначения того, что объединяет нас с каким-либо соообществом; речь идет не столько о содержании, которое относится к области веры, сколько о форме, вмещающей это содержание, т.е. о том, что является общей матрицей, что служит опорой «бытия-вместе» (Fetre-ensemble). Я воспользуюсь по этому случаю определением Зиммеля: «Религиозный мир уходит корнями в духовную сложность взаимоотношений отдельного человека с ему подобными или же с группой ему подобных... эти взаимоотношения представляют собой чистейшие религиозные явления в обычном смысле этого слова» 1. Мы не намерены проводить здесь социологическое исследование религии, тем более что специалисты в этой области, как только возникает вопрос о новом всплеске религиозности, сразу становятся весьма сдержанными. Воздержусь и я от вторжения в область их компетенции и постараюсь не выходить за рамки того неясного, расплывчатого, что есть в религиозном чувстве. Делаю я это с тем, чтобы иметь возможность обратить внимание читателя на развитие чудесного, в том числе за рамками его официальных проявлений, на значимость, которая придается воображаемому, символическому, всему тому, что заставляет пытливые и соответствующим образом настроенные умы отмечать возвращение иррационального.