Если бы тело человека полностью растворялось в политическом теле, если бы он не был связан со всем универсумом тел, если бы социальность государства не профилировалась на фоне совершенно иной социальности — социальности войны как естественного состояния (догосударственного состояния индивидов и межгосударственных отношений), которое не получает, правда, внятных квалификаций, — тогда можно было бы сказать, что космос в социальной философии Гоббса утерян полностью и она является первым опытом классической социологии. Однако у этих противоречий есть и другая сторона. Идея политического тела была куда как не нова сама по себе. Ново было то, что именно в политическом теле, суверен которого обладает столь безмерной полнотой власти, что оказывается даже высшим авторитетом в вопросах веры, — именно в этом политическом теле «Левиафана», по Гоббсу, оказалась обособлена сфера приватности: личных убеждений, поскольку они не затрагивают государственный интерес (и не исповедуются публично), умножения собственности безопасным для госудаства образом, вообще преследования корыстных индивидуальных интересов, поскольку они безопасны для власти. Иными словами, в недрах политического тела, которое уже почти готово было стать само для себя завершенным космосом, начал возникать новый космос: экономический космос гражданского общества. При этом социальность обретала небывалую прежде дискретность. Внутри государств, принявших форму абсолютистских монархий, на какое-то время как бы исчезла политика: политическая жизнь была замирена, подавлена могучими суверенами. Международная сфера была, напротив, сферой сугубо политических взаимоотношений суверенов: не видя над собой уже никакого естественного права= вечного закона, государства образовывали новый порядок регулируемой войны62. Но частное, гражданское тоже прорывало границы: «гражданское общество» как международное общение начинало свое развитие. Разрушение нормальной связи морали и политики очень точно выразил Р. Козеллек: «Конституирующее совесть отношение между виной и ответственностью было подорвано. Вина и ответственность находят нового рода сочетания в личностях властителя и подданного. Вопрос о какой бы то ни было вине суверена оказался вне компетенции его подданных, однако он сосредоточил всю ответственность. Подданный был освобожден от всякой политической ответственности, но зато ему угрожала двоякого рода вина: во внешнем отношении, когда он выступал против интересов своего суверена, решать вопросы, входящие в компетенцию лишь суверена: а во внутреннем отношении эта была вина того, кто эмигрирует в анонимность»63. Таким образом, тому, кто хотел рассматривать социальность как нечто единое, приходилось восстанавливать разрушенные связи. При этом можно было либо брать за основу экономику как суверенную сферу. Тогда государство все больше оттеснялось на периферию социальности, а мораль рассматривалась утилитаристски. Либо же за основу бралась полнота моральной и политической жизни. Утилитаристские соображения (с понятной враждебностью к политической экономии либерального толка) изгонялись. Именно такой подход встречаем мы в «Общественном договоре» Ж.-Ж. Руссо.
Психологические функции Вскоре после того, как Юнг сформулировал концепцию экстраверсии и интроверсии, он пришел к выводу, что с помощью этой пары противоположных ориентаций невозможно достаточно полно объяснить все различия в отношении людей к миру. Поэтому он расширил свою типологию, включив в нее психологические функции. Четыре основные функции, выделенные им (Jung, 1921/1971), — это мышление, ощущение, чувство и интуиция. Мышление и чувство Юнг отнес к разряду рациональных функций, поскольку они позволяют образовывать суждения о жизненном опыте. Мыслящий тип судит о ценности тех или иных вещей, используя логику и аргументы. Противоположная мышлению функция — чувство — информирует нас о реальности на языке положительных или отрицательных эмоций. Чувствующий тип фокусирует свое внимание на эмоциональной стороне жизненного опыта и судит о ценности вещей в категориях «плохой или хороший», «приятный или неприятный», «побуждает к чему-то или вызывает скуку». По Юнгу, когда мышление выступает в роли ведущей функции, личность ориентирована на построение рациональных суждений, цель которых — определить, является оцениваемый опыт истинным или ложным. А когда ведущей функцией является чувство, личность ориентирована на вынесение суждений о том, является ли этот опыт прежде всего приятным или неприятным. Вторую пару противоположных функций — ощущение и интуиция — Юнг назвал иррациональными, потому что они просто пассивно «схватывают», регистрируют события во внешнем (ощущение) или во внутреннем (интуиция) мире, не оценивая их и не объясняя их значение. Ощущение представляет собой непосредственное, безоценочное реалистическое восприятие внешнего мира. Ощущающий тип особенно проницателен в отношении вкуса, запаха и прочих ощущений от стимулов из окружающего мира. Напротив, интуиция характеризуется сублиминальным и неосознанным восприятием текущего опыта. Интуитивный тип полагается на предчувствия и догадки, схватывая суть жизненных событий. Юнг утверждал, что, когда ведущей функцией является ощущение, человек постигает реальность на языке явлений, как если бы он фотографировал ее. С другой стороны, когда ведущей функцией является интуиция, человек реагирует на неосознанные образы, символы и скрытое значение переживаемого. Каждый человек наделен всеми четырьмя психологическими функциями. Однако как только одна личностная ориентация (экстраверсия или интроверсия) обычно является доминирующей, осознаваемой, точно также только одна функция из рациональной или иррациональной пары обычно преобладает и осознается. Другие функции погружены в бессознательное и играют вспомогательную роль в регуляции поведения человека. Любая функция может быть ведущей. Соответственно, наблюдаются мыслящий, чувствующий, ощущающий и интуитивный типы индивидуумов. Согласно теории Юнга, интегрированная, или «индивидуированная» личность для совладания с жизненными обстоятельствами использует все противоположные функции.
1 февраля 1870 г. Сегодня я понял, что опустился на самое дно и мне необходимо осознать происходящее, чтобы с открытыми глазами сделать выбор: либо я должен отбросить все моральные принципы как несоответствующие моим наклонностям, либо следовать этим принципам и считать бесполезной трухой все остальное. Этот второй вариант я постараюсь проверить на практике (in: Perry, 1935, vol. 1, p. 322). Однако его депрессия продолжалась до 30 апреля 1870 года, когда Джеймс сознательно и целенаправленно положил ей конец. Он все-таки сделал свой выбор: нужно верить в свободную волю. «Моим первым актом свободной воли будет решение верить в свободную волю. Весь остаток года я буду сознательно культивировать в себе чувство моральной свободы» (in: H. James, 1926, vol. 1, p. 147). Джеймс понимал моральную свободу не как возможность для проявлений своеволия и непостоянства. Эта свобода не является следствием каких-то событий и обстоятельств, и никакие события и обстоятельства не могут ее ограничить. Поэтому действовать свободно означало для Джеймса поставить свои поступки в зависимость только от себя и от своих решений, что, принимая во внимание его воспитание, было ему всегда очень нелегко. После выздоровления Джеймс получил в Гарварде место преподавателя. Сначала он работал на отделении анатомии и физиологии, а несколько лет спустя впервые в Соединенных Штатах стал читать курс лекций по психологии, созданный им самим. В 1878 году он женился и начал работу над учебником The Principles of Psychology, который был опубликован в 1890 году. Эта книга совершила переворот в психологии, обозначив границы и цели будущих исследований. Вся страна гордилась Джеймсом. Его живой и красочный стиль, внимание к моральным и практическим аспектам способствовали его известности как лектора. Два сборника его «бесед»: The Will to Believe and other Essays («Воля к вере и другие статьи», 1896) и Talks to Teachers on Psychology and to Students on Some of Life's Ideals («Беседы с учителями про психологию и со студентами про идеалы, которым стоит подражать», 1899 а) — еще больше укрепили в США его популярность. В 1896 году он прочел серию лекций о необычных состояниях психики, несколько расширив понятие о сфере, доступной клинической психологии (Taylor, 1982). В 1902 году он опубликовал сборник лекций, озаглавленный Varieties of Religious Experience. Последние десять лет жизни он писал и читал лекции по прагматизму (философская система, разработанная Джеймсом). Он предложил оценивать значение любого явления или идеи по реальной пользе, которую они приносят, считая, что истина должна проверяться практическими результатами веры в нее. Эта концепция противоречит другим философским системам, призывавшим верить в абсолютность истины. Тут Джеймс оказался в полном согласии с доминирующей в США точкой зрения, что следует отдавать предпочтение всему практическому и полезному, не увлекаясь теориями. Можно привести такие подходящие для современной жизни выражения прагматического характера: «Давай вкалывай!» или «А в чем суть дела?». «Прирожденные рационалисты и прирожденные прагматики никогда не поймут друг друга. Мы всегда будем смотреть на них как на что-то отжившее, призрачное, а они видят в нас вандалов — и это безнадежно... Почему бы не взглянуть на вещи более реально и не понять, что на смену одним теориям приходят другие, более верные?» (H. James, 1926, vol. 2, p. 272). В течение семестра он преподавал в Стэнфордском университете (занятия были прерваны сильным землетрясением 1906 года), потом вернулся в Гарвард. Вскоре после этого ушел на пенсию, но продолжал писать и читать лекции. Умер Джеймс в 1910 году. Он был третьим президентом (1894—1895) Американской психологической ассоциации и активно способствовал тому, чтобы психология как дисциплина стала независимой от неврологии и философии. Определение, которое Джеймс дал психологии, — «описания и объяснения состояний сознания как такового» (1892а, р. 1), — определяло направление этой дисциплины, пока не оказалось необходимым включить в нее экспериментальную и бихевиористскую психологию. Идейные предшественники
