мя были опубликованы серьезные исследовательские работы: М.Д.Александровой "Проблемы социальной и психологической геронтологии"; Б.Г.Ананьева "Человек как предмет познания"; А.В. Дмитриева "Социальные проблемы людей пожилого возраста"; Ю.К.Дупленко "Старение: очерки развития проблемы"; Т.В. Кар-саевской и А.Т.Шаталова "Философские аспекты геронтологии"; В.Д. Шапиро "Человек на пенсии"; труды Д.Ф.Чеботарева, а также А.А.Дыскина, Н.Н.Сачук, М.Э.Елютиной, Е.В.Якимовой. Среди зарубежных авторов наиболее известны работы С. де Бовуар и Л .Би-не (Франция), А.Комфорт (Великобритания), Тиббитс (США). Решение практических, а затем и теоретических вопросов положения стариков в обществе вызвало появление новой отрасли геронтологии - социальной геронтологии. При развитии этого научного направления на первый план вышли разработки социологических, социально-психологических, экономических, этических проблем старения. Социальная геронтология изучает человека как социобиологическое существо и потому интегрирует гуманитарный и медико-биологический подходы к решению собственных проблем. Социальная геронтология к настоящему времени переросла рамки узко академических исследований, приобрела статус самостоятельной науки и учебной дисциплины. Её девиз: "Не только добавить годы к жизни, но и жизнь к годам". 23 Глава III. СОЦИОЛОГИЯ СТАРЕНИЯ.
Оценка Теория из первоисточника Итоги главы Ключевые понятия Библиография Глава 11. Б. Ф. Скиннер и радикальный бихевиоризм Биографический экскурс Идейные предшественники Дарвинизм и критерий экономности Уотсон Павлов
Коллективная свобода есть свобода, которая, благодаря институтам и практике общества, благодаря самосознанию, заинтересованности и привычкам его граждан, стала общей целью. Отрицательная свобода изменяет свой характер, когда она становится делом всех. Ибо тогда она не только наша собственная свобода, которую мы хотим для себя, но и максимум самостоятельности для каждого индивида и коллектива. Но такое общее и общепризнанное пространство для проявлений этой самостоятельности может существовать только в том случае, если признана, институирована сфера публичной, общественной свободы, в которой мы, ограниченные требованиями рациональности и справедливости, коллективно (т. е. в условиях публичных дебатов и действуя «в согласии») проявляем наше право на самостоятельность и самоопределение как политическое право. И поскольку отрицательная свобода преобразуется в коллективную свободу посредством институтов и практических обычаев коллективного самостановления, такая коллективная свобода, там, где она существует, необходимо оказывается самосознающей: она становится своей собственной целью, самоцелью. В известном смысле это было верно уже для греческого полиса, по крайней мере, если мы поверим тем философам от Гегеля до Ханны Арендт, которым он служил первым образцом политической свободы. Институты, практические обычаи и привычки коллективной свободы становятся своей собственной целью, делаясь частью самоистолкования, «самости» и практических ориентации индивидов. Ибо, когда это случается, содержание демократического формирования воли больше не обусловлено только теми дополи-тическими тревогами, интересами и конфликтами, которые вторгаются в политическую сферу извне (как материал для «справедливых» регуляций); скорее сама коллективная свобода делается содержанием политики — не только в революционном акте Constitutio libertatis, который для Арендт всегда был образцом политического действия, но и в практике обеспечения, новоистолкования, защиты, видоизменения и расширения объема публичной свободы. Constitutio libertatis — это продолжающаяся, непрерывная проблема политического действия в условиях общественной свободы. И здесь — момент истины в иначе парадоксальном убеждении Арендт, что сфера политического действия имеет своим содержанием саму себя. Отличает эту форму самосознания коллективной свободы, которую мы можем приписать уже греческому полису, от самосознания любой современной формы коллективной свободы не только то, что последняя должна опираться на (универсалистское) признание «прав особенного», но и то, что она самосознающая еще и в другом смысле: а именно, в смысле осознания того факта, что никакое точно определенное нормативное содержание, никакие специальные толкования, на которые могли бы опираться эти права, не защищены °т возможности рациональной критики. В известном смысле (и это истинное содержание хабермасовской трактовки коллективной сво-ооды) любое конкретное нормативное содержание, любой специальный вид институционной регуляции и любая конкретная система объяснений открыта для спора и рационального пересмотра. Следовательно, процедурная концепция рациональности определяет важное структурное условие любой современной формы коллектив ной свободы. Что она только определяет условие и не дает собственно «определения» коллективной свободы, можно теперь выразить и по-другому, а именно, что процедурная концепция рациональности в состоянии сказать нам лишь о том, чем хочет быть рациональная свобода, но не о том, чем рациональная свобода будет. VII