Дельпере Н. Защита прав и свобод граждан преклонного возраста. М., 1993 Обучение социальной работе: состояние и перспективы /Материалы Международных Конгрессов Школ социальной работы/ М., 1997 Перехов А.Я., Думбай В.Н. Семейно-сексуальные гармонии и дисгармонии. Р-Д„ 1997 Система социальной защиты в Федеративной Республике Германия. М., 1993 Социальное обеспечение в странах Северной Европы. М., 994 Социальное обеспечение в странах Запада : Франция, ФРГ, Италия. М., 1994 Социальная работа в Германии. М., 1996 Социальная работа за рубежом /под ред. В.И.Жукова. М., 1996 Чорбинский С.И. Социальная работа и социальные программы в США. М., 1992 Социальная работа с пожилыми. М., 1995 Bromley D. The psychogy of human ageing. London, 1966 Butler R.N. Ageism: Another from of bigotry. Gerontologist, 1969 Erikson E. Identiy. Youth and crisis. N-Y., 1968 Rose A.M. The subculture of aging: A framework in social gerontology. In A.M. Rose & W.A.Peterson (Eds.), Older people in their social worlds. Filadelphia: F.A. , 1965. 103
«Либо у матери есть грудь как таковая, так что ребенок также может «быть», когда он и мать еще не разделены в рудиментарном сознании младенца; либо мать неспособна выполнить эту функцию, в результате чего ребенок должен будет развиваться, не обладая способностью «быть» или с неполноценной способностью «быть»» (Winnicott, 1971, р. 82). Кроме того, Уинникотт известен следующим введенным им термином: достаточно хорошая мать (good enough mother) (1971). Он понял, что матери очень непросто создать среду, в которой ребенок может выработать ощущение «я», т. е. безусловное ощущение собственного существования. Он также понял, что, как это ни парадоксально, лучше всего, если мать не идеальна. Ей нужно быть лишь достаточно хорошей (реальность, которая также касается и психотерапевта). Если она будет совершенной в своих реакциях, ребенок останется зависимым. Из-за регулярных, но не чрезмерных перерывов в материнской гармонии и заботе ребенок (или клиент в психотерапии) должен возвращаться к собственным ресурсам и развивать способность удовлетворения своих потребностей. Задача матери — создать среду, в которой ребенок сможет развить с течением времени истинное и аутентичное самоощущение; чтобы это произошло, необходима достаточно хорошая, но не совершенная мать. Однако, чтобы быть достаточно хорошей, мать должна удовлетворять потребности ребенка большую часть времени. Ребенок, по словам Уинникотта, не обладает ощущением ограниченности собственных возможностей; ему кажется, что он всесилен. Это чувство всесилия необходимо для развития «я». Если младенец хочет, чтобы его накормили, и мать дает ему грудь или бутылку в нужный момент, если младенец улыбается и мать улыбается в знак подтверждения, если младенец намочил пеленки и плачет и мать вовремя их меняет, тогда у младенца возникнет чувство, что его спонтанные экспрессии дают результат. Со временем ощущение ребенком своего всесилия уступает место чувству относительной независимости, по мере того как он учится удовлетворять собственные потребности. Тем не менее именно ранний успех ребенка в выражении себя внутри отношений «мать—младенец» приводит в действие ощущение эффективности и аутентичности себя как взрослого. «До последних лет своей жизни он ездил на велосипеде, закинув ноги на руль, и водил машину, высунув голову через крышу и давя тростью на газ. Когда ему был 71 год, полиция даже сделала ему предупреждение за его способ езды на велосипеде» (Goldman, 1993, р. 20). Уинникотт проводит грань между истинным «я» (true self) и ложным «я» (false self). Когда всесилие младенца получает признание, развивается истинное «я»; однако, когда ребенок не ощущает своей эффективности, он чувствует себя беспомощным и начинает приспосабливаться к потребностям матери, чтобы получить желаемое. В этом случае у него выработается ложное «я». Многие из пациентов, приходивших к Уинникотту как к психоаналитику, чувствовали себя опустошенными и неудачливыми, поскольку они жили большей частью своим ложным «я», поверяя все свои желания и действия реакцией окружающих. Уинникотт видел задачу психоанализа в создании такой среды, в которой могут проявиться спонтанные экспрессии истинного «я». Он был известен разработкой игровых приемов и условий, в которых эти экспрессии могли быть наиболее легко осуществлены (Winnicott, 1971). Основу другой широко признанной концепции Уинникотта составляет то, что он назвал переходными объектами (transitional objects), или переходными феноменами (transitional phenomena). Эта концепция опирается на наблюдения, которые все мы делаем, и припоминание нами ситуаций, которые могли иметь место еще в период нашего детства. Суть этого наблюдения в том, что для младенцев и детей (и даже взрослых) определенные объекты приобретают особую значимость. Распространенными примерами здесь являются одеяло или игрушечный медвежонок, к которым ребенок часто бывает страстно привязан. Уинникотт увидел, что эти предметы играют особую роль, насыщаемые силой, исходящей из ребенка, но оставаясь при этом реальными предметами объективного мира. Уинникотт понял, что мы не совершаем прыжок от совершенно неоформленного ощущения «я» к полностью сформированному «я». Необходимы какие-то переходные звенья. Они имеют место в области, лежащей между «реальным» внешним миром и чисто субъективным внутренним миром, состоящим из ощущения бытия и фантазий. Переходный объект — та точка, где встречаются эти два мира, где внутренний субъективный мир находит внешнюю форму. Эти объекты и мир внутренних образов, в которых они существуют, являют собой первые слабые выражения «я», и они должны быть ценимы и охраняемы матерью (а затем и психотерапевтом). Наблюдения Уинникотта особенно подходят для психотерапевтических отношений между врачом и пациентом. Он увидел, что психоаналитические отношения являются проигрыванием первых отношений ребенка, т. е. его отношений с матерью, и таким образом можно поставить знак равенства между аналитиком и матерью и между пациентом и ребенком. Психотерапевтическая среда подобна материнской среде, в которой аналитик (мать) создает условия, облегчающие психологический рост пациента (ребенка). Чтобы лечение оказалось успешным, аналитик должен проявлять к пациенту огромное уважение. [Обратите внимание, насколько это воззрение близко терапии Роджерса (Rogers), ориентированной на пациента.] Уинникотт полагал, что крайне полезной для проявления истинного «я» может быть игра. В игре человек может возвращаться ко времени, когда ему были нанесены первичные раны. В своей психоаналитической практике Уинникотт допускал значительный отход от условностей. Необходимо, считал он, прежде всего удовлетворить нужды пациента, а не заставлять его приспосабливаться к графику и потребностям аналитика. Иначе это может только способствовать развитию ложного «я» у пациента. Например, Уинникотт проводил неограниченные временем беседы, которые могли продолжаться два-три часа, если обычный 50-минутный прием проходил, на взгляд пациента, в несвободной и негармоничной обстановке. Ведь именно гармоничная эмпатия и удовлетворение потребностей истинного «я» пациента являются целью психоанализа. «Достаточно хорошая адаптация матери к потребностям младенца вызывает у ребенка иллюзию, что существует внешняя реальность, которая соответствует его собственной потребности создавать» (Winnicott, 1971, р. 121). В большей степени, чем это свойственно большинству теоретиков, Уинникотт всегда начинал с наблюдений и только затем переходил к разработке концептуальной базы. Он видел, к примеру, что развитие ребенка идет от абсолютной зависимости его от матери через относительную зависимость к состоянию «нацеленности на независимость». Понятия достаточно хорошей матери, облегчающих условий, истинного «я» и ложного «я», а также многие другие термины и фразы Уинникотта основаны на здравом смысле. Фактически, одно из самых больших благ, извлеченных многими читателями Уинникотта, — это побуждение искать собственный здравый подход к психологическим вопросам. Демонстрацией своей собственной спонтанной творческой активности Уинникотт продолжает вдохновлять многих психотерапевтов на то, чтобы они доверяли своей интуиции и способности помогать другим.
Таким образом, философия науки в конце концов пошла дорогой эмпирической дисциплины. Во всяком случае к такому заключению приводит анализ ее теоретической ситуации. Послепопперовская философия науки далее не способна сохранять себя в неопределенной зоне между классической эпистемологией и современной наукой о науке. Очевидно это не значит, что не существует попыток законсервировать status quo. Теоретическая необходимость настройки инструментов исследования соответственно его цели не ведет к нужным действиям автоматически, даже если эта необходимость осознана и включена в программу. Лакатос, Уоткинс и Лодан дают отличные подтверждения этому тезису. Например, разделение на внутреннюю и внешнюю историю науки оказывается теоретической операцией, нейтрализующей программный «поворот к истории науки», который выдыхается в поверхностное дополнение философской конструкции исторической информацией 16. Операции такого рода надо рассматривать как понятную и естественную самозащиту против последствий собственного выбора программы. Сдвиг в исследовательском методе философии науки был навязан не извне, но имманентным развитием этой дисциплины. Тем не менее он остается в вопиющем противоречии с традицией философского рассуждения (если не касаться исследовательского опыта философов науки) и в этом смысле является искусственной операцией. Но, по-видимому, этой операции так же трудно избежать как и осуществить ее. В существующих условиях, после пережитого кризиса, философия науки может либо радикально отступить на позиции классической эпистемологии (что означает отказ от сциен-тистской идеологии и от лозунгов реконструкции), либо, совершив подлинную революцию в своих методах, предпринять исследование науки во всей полноте возможностей современных общественных наук. Трудно сказать, сознают ли эту дилемму сами философы науки. Все же можно говорить, что в данный момент их дисциплина подвешена в теоретической пустоте: она не хочет быть философией, но еще не способна стать наукой.