Отсюда мы должны заключить, что философия науки является философией науки не только по названию и даже не только по устремлениям. Наука, эта социокультурная реальность, есть в полном смысле слова объект исследования указанной дисциплины, благодаря тезису, отождествляющему рациональность с научным методом, — тезису, внешнему к философии науки как таковой, но восстанавливающему интеллектуальную традицию, из которой эта дисциплина вышла. «Вопрос о науке» здесь и в самом деле оказывается вопросом о науке, за вычетом того, что он плохо поставлен, ибо помещен в неправильный теоретический контекст и решается неподходящими исследовательскими средствами. Философы науки, должно быть, с самого начала более или менее сознавали противоречие между теоретическими приемами и исследовательской техникой, с одной стороны, и целью исследования — с другой. Часто повторяемые попытки определить предмет философии науки так, чтобы примирить идеологию с техникой исследования, явно свидетельствуют об этом. Идеология, как я говорил, указывала, что разум следует искать в науке. Но это не все. Она также учила, что науку надо понимать как социальный факт, управляемый законами социальных фактов и требующий изучения modo facti. Вот как говорит об этом Г. Рейхенбах: «Любая теория познания должна отправляться от знания как данного социологического факта. Система знания, воздвигнутая поколениями мыслителей, методы получения знания в прежние времена и в наши дни, цели знания, выражаемые самой процедурой научного поиска, язык, в котором высказано знание, — все это дано нам так же, как любой другой социологический факт типа социальных обычаев, или религиозных привычек, или политических институтов. Исходная база для философа не отличается от базы социолога или психолога. Это следует из того факта, что, если бы знание не было воплощено в книгах, речах и человеческих действиях, мы никогда бы не овладели им. Знание, следовательно, — очень конкретная вещь, и рассмотрение его свойств означает исследование черт некоего социологического явления» 6.
Философия любви. В 2-х ч. М., 1990 Харчев А.Г. Брак и семья в СССР. М., 1979 Харчев А.Г. Социология воспитания. М., 1990 Из истории семьи России. Домострой. СПб., 1994 Забелин И.Е. Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях. Новосибирск, 1992
Другие факторы этого решения также не ускользают от рационального анализа — как это, разумеется, и должно быть. Приятный цвет, подходящая структура, нужный вес, интересная и необычная форма, относительное множество мест нахождения, достаточно легкая усвояемость, сравнительное изобилие питательных веществ, доступность употребления, большая легкость перемещения, полное отсутствие побочных эффектов — все это и сотни других легко определяемых факторов служат несомненным доказательством моего вкуса и глубокой интуиции, сознательно используемых при принятии этого мудрого и взвешенного решения» (Shah, 1972, р. 138). Реактивное образование Этот защитный механизм заменяет модели поведения или чувства такими, которые диаметрально противоположны подлинному желанию; это явная и обычно бессознательная инверсия желания. Подобно другим защитным механизмам, реактивные образования впервые появляются в детские годы. «Когда ребенок осознает сексуальное желание, которое не может быть удовлетворено, сексуальные «позывы» пробуждают психические силы, которые, чтобы эффективно подавить это чувство неудовольствия, выстраивают психические преграды в виде отвращения, стыда и нравственности» (S. Freud, 1905, р. 178). При этом не только подавляется первичная идея, но любой стыд или самоупрек, которые могут возникнуть при допущении таких мыслей, также вытесняются из сознания. К сожалению, побочные эффекты реактивного образования могут повредить социальным отношениям. Главными идентифицирующими характеристиками реактивного образования являются его избыточность, устойчивость и вычурность. Отрицаемое влечение должно постоянно замаскировываться. «Человек, у которого сформировались реактивные образования, не создает каких-то особых защитных механизмов, которые можно использовать при возникновении инстинктивной опасности; он изменил структуру своей личности таким образом, как будто эта опасность постоянно присутствует, с тем чтобы быть наготове всякий раз, когда эта опасность появляется» (Fenichel, 1945). Нижеследующее письмо было написано противником опытов над животными и адресовано одному исследователю. Оно являет собой яркий пример проявления одного из чувств — сострадания ко всем живым существам, использованного для маскировки другого чувства — желания причинять боль и мучить: «Я прочитал [журнальную статью]... посвященную вашей книге по алкоголизму... Я удивлен, что такой образованный человек, каким вы, должно быть, являетесь, раз вы занимаете столь высокое положение, может дойти до того, чтобы мучить беззащитных маленьких котят с той лишь целью, чтобы найти лекарство для лечения каких-то алкоголиков... Пьяница не нуждается в том, чтобы его лечили; пьяница — это всего лишь слабоумный идиот, который обитает в трущобах и должен в них оставаться. Вместо того чтобы мучить беззащитных котят, почему бы не начать мучить пьянчуг или, еще лучше, направить свои якобы благородные усилия на то, чтобы провести закон об уничтожении пьяниц... Мое самое большое желание: чтобы вы испытали мучение, которое будет в тысячу раз сильнее тех, которым вы подвергали и продолжаете подвергать животных... Если вы являете собой пример прославленного психиатра, я рад, что являюсь лишь простым смертным, в конце имени которого не стоит никаких букв. Я лучше останусь человеком с чистой совестью, знающим, что он не причинил вреда ни одному живому существу, и буду спать, не видя во сне испуганных, обезумевших умирающих кошек — так как я знаю, что они должны умереть после того, как вы закончите над ними свои опыты. Нет такого наказания, которое было бы для вас чрезмерным, и я надеюсь, что доживу до того дня, когда смогу прочитать о вашем искалеченном теле и ваших долгих страданиях перед смертью — при этом я буду долго и громко смеяться» (Masserman, 1961, р. 38). Для размышления. Защитные механизмы
